Шахматный протокол все-таки является правилами шахматной игр, а ведь меняются и сами правила, что и говорить о протоколе! В военное время пожимание рук после партии вообще считалось дурным тоном. А мы просто привыкли к определенному ритуалу, который считается общепринятым. Но на матчах Карпов-Корчной, к примеру, эти ритуалы отменялись по политическим или каким-то иным причинам.
Конечно, соперничество накладывает свой отпечаток и на протокол, на поведение шахматистов в конкретной ситуации. И в этом смысле, как и сто лет назад, в первую очередь шахматисты соревнуются друг с другом. Но раньше было больше заметно противостояние лидеров именно на уровне личного соперничества, в борьбе за победу на отдельных турнирах, в борьбе за шахматную корону.
Интервью с Каспаровым
У вас никогда не возникало желания пренебречь протоколом, традицией и не пожать руку сопернику?
Есть шахматисты, вызывающие у меня крайне негативные эмоции, но вообще я садился за доску для того, чтобы партию выиграть, добиться победы, поэтому к моменту рукопожатия соперник переставал быть для меня каким-то конкретным человеком, и я играл просто с противостоящей мне армией, противником, поэтому чем легче мне было абстрагироваться от личности соперника, тем качественнее была игpa.
Не легче ли в таком случае шахматная партия с компьютером, когда вообще не идет речь о личном противостоянии?
С точки зрения игры, компьютер — противник более опасный, потому что если, играя с человеком, можешь ждать ошибки, то с компьютером ждать ошибок не приходится. Чтобы выиграть партию, человек должен стараться поддерживать очень высокий уровень игры на протяжении всей партии. В человеческой партии всегда возможен перепад, где-то чуть-чуть расслабились — допустили ошибку, соперник тоже расслабился — и тоже допустил ошибку.
А в партии с компьютером подобное расслабление может оказаться смертельном, потому что уже не удастся восстановить утраченное равновесие. Поэтому требуется максимальная концентрация, что, конечно, очень давит на психику.
В вашей шахматной и политической карьере все время приходится общаться с большим количеством людей. Насколько широк ваш личный круг общения?
Очень узок, потому что любой человек, так или иначе, завязан на какие-то глобальные вопросы. Так было всегда. Я привык к тому, что личная жизнь все время куда-то отодвигается, как бы съеживается. Глобальные вопросы туда не вторгаются. У нас дома всегда собирались люди, обсуждали что-то.
С шахматных времен, когда тренеры и все мы собирались, обедали вместе — вот это образ коммуны, цель какая-то, когда чему-то готовишься. А сегодня собираются единомышленники мои или люди, связанные с политикой, те, кто помогает мне писать книги, из шахматной команды, мои предшественники — все они связаны с разными видами деятельности, которыми я сейчас занимаюсь. Другое дело, что в этом многообразии все равно существуют люди, с которыми у меня просто личные, близкие отношения. Но множество людей вторгается в личный мир всегда.
Благодаря шахматам вы давно общаетесь с сильными мира сего, с политической, культурной, деловой элитой. Как вы сам оцениваете этот свой опыт общения, в том числе с высоты шахматного Олимпа?
В Советском Союзе шахматы имели особый социально-политический статус. Эта игра всегда находилась под пристальным вниманием партийных начальников. В силу того, что уже с 19 —20-летнего возраста я уже был одним из сильнейших шахматистов мира и фактически номером два в Советском Союзе, это неизбежно приводило к контактам с сильными мира сего. И у меня набирался необходимый опыт такого общения.
А после победы над Карповым в 1985 году уже пришла мировая слава, не только шахматная, но и в какой-то мере политическая. И это приводило тактировать с очень известными людьми и с политиками за рубежом, они знали,
что Каспаров — это в какой-то мере символ перемен в Советском Союзе. Победил Карпова — победил систему. Я не говорю, в какой мере это было заслуженно, но в данном случае это был некий поток, который меня выносил и в котором я мог взрослеть, и взрослеть политически, гораздо быстрее, чем это происходит с людьми обычно.
Когда-то среди важных государственных деятелей было принято вести архив со сведениями о персонах, с которыми они общались, пусть даже на общей встрече. Поэтому многие политики прошлого считались воспитанными людьми: «Смотрите-ка, он помнит, какой подарок я ему вручил ..дцать лет назад». Храните ли вы информацию о своих контактах, особенно в связи с вашей политической карьерой?
Да нет, в общем, я никогда не занимался классификацией контактов, не делаю это и сейчас. Но пытаюсь поддерживать некую информационную базу. Разумеется, в компьютере, а не в бумажном виде. Информация, которая мне нужна, в том числе и по опыту предыдущего общения с тем или иным человеком, у меня в голове. Или — частично — в компьютере. Но при этом никто не называл меня невоспитанным. Видимо, память пока не подводит. Масштабу политиков прошлого можно лишь позавидовать, хотя я думаю, что у современных общественных деятелей контактов значительно больше.
Насколько сильно различаются шахматы и политика по стилю поведения?
В шахматах неважно, лицемеришь — не лицемеришь, качество хода будет определять все, и возможности скрывать свои подлинные намерения крайне ограничены. Все рано или поздно становится явным. Кроме того, в шахматах, как в любом виде спорта, в любой игре, есть правила. В политике правила тоже есть, но они достаточно подвижные. В нормальном демократическом обществе правила понятны всем, и есть определенные вещи, которые никто не может менять по своей прихоти. К примеру, в США знают, что в 2008 году в первый вторник ноября будут президентские выборы и Буш-младший, нынешний президент, в них участвовать не будет. Точка.
А российская политика отличается тем, что в ней есть единственное незыблемое правило: никаких правил нет вообще! Точнее, власть их может менять по собственному усмотрению. Мы в шахматы играем, власть — в «Чапаева» (Особый род игры в шашки на шахматной доске. — Р. 3.), а народ вообще в карты будет играть.
Если в шахматах целью является победа, то в политике считается возможным компромисс. Вы согласны с этим?
В шахматах победа имеет четкое определение. В политике компромисс тоже может быть победой.
Сразу и не вспомнить. Я вообще считаю, что таких ситуаций быть не должно, если человек объективно относится к происходящему. Можно допустить ошибку, но… если признание собственной ошибки не является для самого человека чем-то трагическим, то неловкая ситуация перестает быть неловкой!
Для меня, к примеру, признание собственных ошибок за шахматной доской было и остается способом совершенствования, чему меня научил Ботвинник. Неловких ситуаций в глобальном плане для меня не существует. Я должен разобраться, почему она возникла, то есть всегда стараюсь найти объективные причины происходящего.
Если говорить о ваших собственных ошибках, в том числе коммуникационных, они как-то связаны с вашей эмоциональностью?
Безусловно. Я понимаю, что многие решения, которые я принимаю, вполне могут быть продиктованы излишней эмоциональностью, но сейчас мне удается это немножко корректировать и принципиальные решения принимаю уже с некоторым временным лагом. То есть я знаю, что мне надо подумать, постараться выгадать какое-то время для того, чтобы выработать более сбалансированное решение.
Как вы считаете, что является залогом хороших манер — хорошее воспитание или, например, уровень образования, интеллектуальное развитие?
Мне кажется, что это все-таки воспитание. Конечно, в каждом человеке что-то генетически закладывается, но вообще привычки человека, его отношение к окружающему миру, они во многом формируются внутри семьи. Соответственно, если влияния внутри семьи нет, то идет влияние улицы или каких-то привходящих факторов.
Мне кажется, у меня была достаточно целенаправленная система воспитания в семье. Мама мне очень много времени уделяла, бабушка с дедушкой, дядя был, у папы брат младший, после смерти отца он мне тоже очень много внимания уделял. И у меня сформировались достаточно ясные представления об окружающем мире и о правильном поведении.
Что вы считаете нетерпимым в человеческом поведении?
Предательство. И все его проявления и производные: отсутствие принципов, бесчестность, «виляние».
Нежели в политике можно руководствоваться столь высокими требованиями к человеку?
На самом деле, может быть, в нормальной обстановке, демократической обстановке нельзя быть таким уж радикалом в отношении понятий о приличиях, но в наших конкретных условиях личность, которая не отвечает этим самым высоким требованиям, просто неспособна противостоять административному давлению.
